— Главная поляна | Скала собраний —
[indent]Когда сквозь мелькающие стволы, между влажными, будто вымоченными в тумане ветвями, наконец проступила река — тяжелая, широкая, неспешно уверенная, будто сама природа растеклась по земле в попытке замедлить дыхание времени, — Косматый, ощутив, как грудь его наполняется тяжестью не столько усталости бега, сколько глубины чувств, он постепенно замедлил бег. Его шаг, до того плотный, вязкий, будто каждый толчок лап в землю был торжественным подтверждением собственной тяжести, начал перетекать в более мягкую трусцу — не легкую, не быструю, а такую, в какой дышат корни, уходящие вглубь. Это было возвращение к равновесию, попытка снова совместить ритм внутреннего с ритмом пространства: с ветром, что тянул по поверхности воды длинные тени, с землей, дрожащей от приближения, с небом, отражающимся в зеркале реки, как вздох в груди.
[indent]Впереди, на границе тусклого света и холодного песка, где река, казалось, затаила дыхание, прежде чем продолжить свое течение, рыжий силуэт Утки вдруг взлетел в воздух с той легкой, бесстыдной небрежностью, с какой искра, пойманная в танец пламени, вырывается из костра, чтобы на одно короткое мгновение осветить темноту — и пропасть. Он закрутился, словно не кот, а вихрь, приподнятый ветром весеннего дурного настроения; перевернулся в воздухе, сальто скользнуло по тишине, и, повиснув на долю секунды в сером, влажном воздухе, упал, безукоризненно, без изъяна, точно и грациозно — на все четыре лапы. А затем, как будто самой реке требовался жест торжества, он раскинулся на берегу, растянулся на холодном, еще не прогретом песке, распластался в позе, в которой было все: и наглость, и радость, и то самое беззаботное, счастливое превосходство, которое редко кому удается удержать, не утратив достоинства.
— Я победил, — сообщил он с лёгкостью того, кто и не сомневался в исходе, с расплывшейся по морде довольным прищуром, в котором, как ни странно, отражалась не самоуверенность, а искреннее, почти детское счастье. Слова его прозвучали в сером воздухе, как солнечное пятно на воде: внезапно, тепло, хрупко — и потому особенно живо.
[indent]Косматый, остановившись, перевёл дыхание до конца, позволив своим грудным мускулам вновь встать на место, а затем окинул Утку внимательным, скользящим взглядом, словно проверяя: не разбился ли, не ушибся ли, не раскололся ли об собственную скорость. Только после этого, позволив себе короткое молчание, он проговорил — медленно, выверенно, с той густой тяжестью, которая не давит, но держит, как вода в глубоком омуте:
— Да, ты молодец. Ты очень быстрый воин.
[indent]Эта похвала не была украшена ни улыбкой, ни игрой интонации — и все же в ней не звучало ни грамма снисхождения. Она была той самой прямой речью, которой пользуются старшие, когда хотят не ободрить, а утвердить; когда видят порыв — не только как игру, но и как возможное начало чего-то большего. Эти слова звучали странно от оруженосца в адрес взрослому воителю — Косматый не размечал границ. Он не измерял заслуги возрастом. Он просто называл то, что видел. Спустя еще одно тихое мгновение, в котором воздух между ними наполнился легким запахом влажного песка и приглушенного дыхания реки, он добавил — тем же голосом, но чуть тише, чуть мягче, с оттенком той осторожной серьезности, которая редко нуждается в доказательствах:
— И всё же я бы не советовал тебе в такую погоду носиться по лесу… особенно сейчас.
[indent]Это был не упрёк, не предостережение, не родительская поучающая тень. Это были слова, произнесенное из глубины наблюдения, из той части его натуры, что всегда смотрит на шаг вперед. Он делился тем, что чувствовал — и в этом, как всегда у Косматого, было больше заботы, чем можно было бы услышать сразу. С этими словами он на мгновение замер, всем телом прислушиваясь — не к звуку, а к тишине. Он проверял: не было ли там, в глубине, позади кустов, чего-то постороннего, чужого. Повернув уши в разные стороны, приподняв голову и втянув носом воздух, он, наконец, позволил себе короткое расслабление. Всё было спокойно. Ни собачьего духа, ни суеты. Лишь в отдалении звучали птичьи голоса — чуть тревожные, но не нарушающие равновесия.
— Потише, — сказал он почти ласково, повернув голову к рыжему, — твои пернатые сородичи, похоже, где-то рядом, — и, позволив себе редкую для себя улыбку, добавил легкое дружелюбное предложение, — может, попробуешь удачу?
[indent]Он не стал дожидаться ответа — не потому что спешил, а потому что уже отпустил разговор, как отпускают пробегающую мимо белку, когда добыча уже поймана. Его внимание плавно перетекло к реке — спокойной, прохладной, чуть мутной от весеннего насыщения, но полной скрытого, живого движения, словно под зеркальной кожей воды дышал чей-то древний, тяжелый сон. Он подошел ближе, и с каждым шагом его движения становились более плавными, а лапы — осторожными. Косматый замер у самой кромки, и, не нарушив речного покоя, мягко опустился в охотничью стойку: плечи потяжелели, оседая к земле, уши прижались к голове, чтобы не поймать всплеск, хвост вытянулся, дрогнув один раз, как струна, на которую натянулась тишина. Одна лапа поднялась и застыла в воздухе, застыв заранее, как намерение, обретшее плоть — вся его фигура превратилась в ту самую паузу перед молнией. Весь мир, казалось, сжался до тонкой линии между ним и гладью воды, и даже ветер замер, не решаясь коснуться поверхности. Глаза — янтарные, сосредоточенные, глубоко заостренные в своём внимании — неотрывно следили за зеркалом, в котором каждое колебание отражалось не просто как движение, а как знак. Он не думал — он наблюдал с напряженным затылком, в котором уже собиралась команда к броску.
[indent]И только когда под поверхностью, в глубине, дрогнула тень — быстрая, как стрела — он метнулся вперед, не колеблясь, не отдавая себе отчета в действии. Это было не решение — это была вспышка инстинкта, вылепленного из уверенности в действиях. Косматый сорвался с места, как сбрасывают с плеч покрывало, — резко, тяжело, но с точностью того, кто не промахивается. Вода взлетела вверх, распадаясь брызгами, как если бы река вздохнула от внезапности, и уже через миг тяжелая, плотная, серебристая рыба, толстый весенний карась, с глухим звуком легла на берег, содрогаясь в последних попытках спастись.
[indent]Несмотря на то, что он сразу же добил ее, действуя точно, без колебаний, рыба, казалось, отказывалась признавать поражение. Она извивалась, металась в сыром песке, выгибалась дугой, словно в ее плотно сбитом теле еще оставалась инерция движения, как если бы сама река все еще пыталась вернуть себе то, что было вырвано у нее резким броском. Даже мертвая, она продолжала бороться — не за жизнь, но против покорности, и в этом последнем ее бунте было нечто упругое, упрямое, почти достойное. Косматый, не изменив выражения морды, лишь чуть крепче стиснул челюсти от сосредоточенности, от внутренней потребности довести начатое до конца. Закопать ее оказалось куда сложнее, чем вытащить: песок, влажный и рыхлый, принимал вес, но не хотел держать форму, пружинил, расползался, предательски отступал при каждом нажатии. Рыба, покрытая упругой, блестящей чешуей, скользила между лап, хлестала по лапам, будто нарочно вырывалась, и с каждым новым движением становилось ясно: даже после смерти она не желала сдаваться.
[indent]Он действовал без суеты, с тяжелым, поступательным упорством — вдавливал тело в ямку, не спеша, но с напором, повторяя движения несколько раз, как будто старался не просто спрятать добычу, а убедить ее замереть. Песок принимал ее с неохотой, и только когда поверх шершавой кожи легла достаточная тяжесть — холодная, сыпучая — рыба наконец замерла. Он еще раз посмотрел на место где судороги рыбы потихоньку должны были стихнуть. Косматый задержал взгляд на выпуклой, неровной линии свежей насыпи.
[indent]Только тогда он позволил себе короткий выдох и поднял взгляд — ища взглядом тот самый рыжий огонёк, что недавно лежал на берегу. Ему стало интересно, чем занят был Утка, пока он, Косматый, выполнял то, что считал важным делом.
дайс на рыбалку
Отредактировано Косматый (04.05.2025 12:51:31)
![Тихоня [x]](https://forumavatars.ru/img/avatars/001c/55/b9/44-1738341999.png "Тихоня [x]")
